Пьяная Русь

Пьяная Русь
Запомнилось из детства и накрепко врезалось в память: бежит обезумевшая от страха деревенская баба в ночной сорочке по спящей улице, а за ней муж. В руке у него увесистое полено, орет он пьяно и похабно ей вслед. Догнав, он собьет ее, истошно вопящую, и будет месить с грязью ногами, охаживая поленом, и таскать за волосы. Из остолбенения от увиденного меня выводит пинок отца под зад: дело наше стороннее да прохожее, в чужие семейные дрязги не мешайся.

Самыми лютыми были деревенские драки на свадьбах и проводах в армию, когда подгулявшие мужики хватались на смерть. Слетали с хряском двери с петель, расхлестывались оконные рамы, раздавался дрязг бьющейся посуды, бабьи визги и причитания.

Оставшиеся без пригляда подростки тащили со столов водку, которую распивали вкруговую за углом. После долгих уламываний соглашались выпить те, кто делал это впервые. Парни становились распальчивей, девчонки развязней и доступнее. И то великое сокровище, что хранить бы им, отдавалось походя и случайно, в детско-пьяной беспомощности.

А какие смерти случались по пьянке! Был в деревне Ванька Малина знатным комбайнером, ходил с веселым прищуром косоватого глаза и папироской в зубах, в бессменных кирзовых сапогах. Да, подгуляв ноябрьским вечерком, прикорнул на лавочке у дома. Шел мелкий порошистый снежок, серебрясь в лимонном свете уличного фонаря, засыпая старое замызганное пальтецо Ивана. Вязала дремота сладкой истомой, и утлым корабликом погружалась душа в бездонное снежное море. И уже становилось оно неоглядным полем, осиянным золотожарым августовским солнцем, с бегущими волнами ржаных колосьев, ветром плещущих в  дымчато-лазоревый горизонт… А в доме маялась мать-старуха, поджидая несчастного и непутевого сына, чувствуя недоброе.  Знать бы ей, что он сейчас замерзает насмерть у забора за бревенчатой стеной! Увидев же поутру окоченевшее тело сына, долго ли могла она прожить с такой свалившейся ношей горя на земле?

Был у меня в Тагашете веселый знакомый Андрюшка, занесло его в нашу глушь аж из-под Питера. Молодой парень, с руками, ногами и головой. Но не работалось, и не ладилась жизнь. Жил он с матерью в покосившейся избе, дотапливая зимой последние сараюшки. Уж на что удавалось пить?! Но пил с деревенскими ребятами, не злой и веселый Андрюшка. Как-то приволокли его, допившегося до бесчувствия, отсыпаться домой. Ночью начало рвать, да так и захлебнулся, лежа на спине,  собственной рвотой. Такая вот смерть.

И еще помнится материнский вой над гробом брата, которого «задавило машиной насмерть», когда он, подвыпивший, шел по улице соседней деревни.

В сельских школах редко в каком классе нет сегодня детей-«видовиков» или по-другому «коррекционщиков», чьи родители беспробудно пьют. Они узнаются по плохой измызганной одежке и задичалости, болезненной хрупкости черт. Не вина детей, что их будущее пропито вчистую, что исковерканная наследственность обернется болезнями и вырождением, что нищета и грязь, жестокость и пороки въедливой копотью несчастья покроют всю их жизнь.

И за какую ниточку деревенской жизни не потяни, все вытянешь беду и горе от выпивок да пьянок. Нет, не было и не будет человека, которого бы они довели до добра. Лежат на деревенском кладбище отцы и матери, братья и сестры, дети, чья жизнь захлебнулась в выпивке, оборвалась в хмельном мороке или от руки тех, кто был пьян. Нет им пути назад.

Не писать бы об этом! Но уж слишком велик груз этих страшных воспоминаний...

Много дорог исхожено, а все ж какой не иди, каждая сворачивает в родную сторонку. Стоит моя деревенька Тагашет среди снежных заметов, укрытая зимней дымчато-сизой тишиной. В морозную ночь огромное многозвездное небо высится над домами. Тянутся вверх столбы печного дыма, шафрановый свет сквозь заиндевелые стекла оконных рам косыми квадратами ложится на сугроб палисадника. Слышен лишь хрусткий скрип снега, да перелай деревенских цепных собак.

 В такой тишине хорошо слышен дробный стук в окно того дома, где приторговывают «технарем» или самогонкой. Покупают на «детские» или от стариковских пенсий, на редкую скалымленную денежку, иногда на уворованное добро односельчан. Все идет в эту зевластую ненасытимую пасть. В 90-х годах те сельские жители, которые занялись этим промыслом, на общем фоне деревенской бедности и безденежья стали обогащаться. Но вот сейчас, сколько ни вспоминаю, у каждого из них все обернулось прахом и бедой. Никто и никогда еще не построил счастья и не обрел радости на нечестных и нечистых деньгах.

После нехитрой сделки идет прытким шагом «гонец», трепетно держа бутылку в кармане, по спящей улице домой с подмываемым от скоролетной радости сердцем. В доме расчинается пьяное веселье: крепчает бестолково-крикливый разговор захожих собутыльников, равных и единых в эти минуты забытья вседневной яви. Табачный сладковато-едкий дым плавает по давно не беленой кухне. Из хриплого динамика полуразбитого магнитофона звучит незатейливая попсовая песенка, перекрываемая забористой матершининой.  Вся эта ненастоящая, фальшивая радость кончится ссорой и дракой, тошнотой и тяжким похмельем. С утра в выстывшем доме пустой бутылкой по заблеванному, годами не мытому полу покатятся тоска и отчаянье в запоганенной душе. Как тут не пить дальше?

Это уже край пропасти, на котором куражится человек, растерявший все смыслы и надежды жизни.  Человеку свойственно от природы стремиться ко благу, радости и счастью. Но как же несчастен сегодня русский народ! В тысячах и тысячах деревенских домов и городских квартир до исступления и помешательства буйствует пьянство. Не нашлось настоящего счастья и радости ни в снеди, ни в питии, ни в иных утехах плоти. Без цели и надежды, в осознании грядущей смерти, жизнь кажется бессмысленной. Последним прибежищем и рубежом становится морок хмеля. Не есть ли в этом величайшее несчастье: бездумно сорить жизнью, не постигнув ни смысла ее, ни высоты, ни ценности. Имея сокровище, выбросить его и всю жизнь промыкать в нищете и злосчастии. И никакие разговоры о «вреде алкоголя» не удержат человека, дошедшего до предела сожженной совести, раз не удерживают его слезы матери и родных детей.

Мы все пьяны так или иначе, тем или иным. Кто водкой и наркотой, кто властью, деньгами и эросом. Пьяны гордыней и тщеславием, завистью и озлобленностью. И как истинно пьяные, болезненно этим упиваемся и  не можем напиться. И чем дольше и больше, тем безвыходнее и ожесточеннее запои. И пьянство, будь оно физическое или душевное, всегда есть выражение неверия. Когда не верит человек в то, что есть более высокий смысл в его жизни, чем одно потребление и удовольствие, что он может стать лучше и быть в иной, более совершенной реальности. Русь пьяна этим неверием. Пьяна и несчастна. Неверие всегда оборачивается стремлением к небытию, к самоубийству себя как личности. Оно неизбежно ведет к страданию, которое становится черным пламенем, палящим как самого человека, так и всех, кто входит в круг его жизни.

Дни войны, а не мира выпали нам. Время нового Сталинграда, где нам надо воевать с собою ради человеческого достоинства. Героями этой войны становятся лишь те, кто не сдал рубежей среди тягот и искушений жизни, не отчаялся и не запил, кто не мирился со злом и не дружил с врагами.