Малая родина

Спрашиваю свою бывшую ученицу, собирается ли она в будущем оставаться в деревне или постарается уехать в город. "Да чтобы я жила в этой дыре?!" - возмущенно отвечает она вопросом на вопрос. Оно и понятно: деревня пьющая (а есть ли непьющие?), работы и перспектив нет, население деградирует. Дыра…


Метет снежная поземка вдоль улицы. В густеющем сумраке деревня выглядит еще более нищетно и сиротно. Как будто и нет в мире более ничего, кроме этой убогой деревеньки со скосившимися заборами и черными проемами окон опустевших домов. Словно вокруг - одна бесконечная ледяная пустыня. Собачий взлай перебивается ветром, разносящим печной сиренево-сизый дым. Сугробы на крышах - как на новогодних открытках поры детства, где они пушистым ватным облаком лежат на скатах. В повечерии снег кажется напитавшим небесной холодной сини.

Далеким отзвуком дзинькающих колокольцев сквозь сувои и наметы памяти доносится детство. Его топотливыми пяточками исхожены здесь проселочные дороги и лесные тропки, избеганы луга за огородами и вымеряны лягушатники со стоялой водой, в которой с майской поры барахтался голопузый детский народец. Дождаться бы на своротке эту дивную тройку гривастых коней и укатить в его невесомо-воздушые дни и хрустальные ночи. Туда, где еще никто не умер и не случилось пока ни одной разлуки. Где ты, белобрысый и прыткий человечек, бегущий вскрай лужи сквозь облачко белоснежных бабочек-капустниц, для всех в радость и удивление.

И замерев в ожидании на колком, как вой протяжном ветру, вспоминаю те дни. Как в натопленном классе малокомплектной сельской школы учительница объясняет, как надо писать слово "родина": если речь идет о всей стране, то писать с большой буквы, а если о месте, где ты родился, то с маленькой. И неровным, неокрепшим почерком мы старательно выводим букву за буквой слово "родина".

"А-а-а!.." - доносит эхом-выдохом со снежных полей Подмосковья сорванные голоса мальчишек сибирских дивизий, безвестно гибнущих под шквальным огнем. И эта первая в алфавите буква становится последним криком боли, единящей последние такие важные слова: "Ура!", "Родина!", "Ма-ма-а-а!" Сгребая в слепой предсмертной муке куски мерзлой земли, разорванной от бомбежек, омоченной слезами и кровью, всего сильнее им хотелось жить. Хотелось вернуться какими угодно на свою малую сирую родину к своим терпеливым и скорбным матерям. Хоть умереть по-человечьи на людских руках. Но умирать им пришлось среди ужаса и безумия войны, неутоляемой боли, вдали от дома в снегах и болотах, став навеки "геройски погибшими" и "без вести пропавшими"…

Летом, пройдя сквозь заросли высокой и раскидистой крапивы, я с недоумением и болью долго бродил по фундаменту своей школы. Лишь по размерам разных квадратов я угадывал, что вот здесь был кабинет математики, а напротив и чуть наискосок трудовая, рядом с которой - спортзал. Осыпалась под ногами сохлая глина и известка, хрустела дранка. Когда-то еще до строительства школы невдалеке от нее была церковь. Но ее порушили давно, не осталось даже фундамента. Школу закрыли по причине малокомплектности. Приехавшая комиссия из РОНО походила-почиркала в бумажках, школьное имущество стащили на полянку и стали сжигать: старые учебники и книги, парты… Была быть может среди тех парт и та, за которой сидел я старательным первоклашкой и писал такое важное слово - "родина".

Довелось мне как-то быть в старинном городке Тверь, от которой до Москвы на ходкой машинке несколько часов езды. "Как народ здесь живет?" "Да дыра-дырой, зарплаты низкие, надо в Москву подаваться". А в Москве - грохочущая утроба метро глотает и давится этими миллионами приехавших за деньгами, карьерой и счастьем. За место под солнцем в густеющем людовороте надо давить и идти по горбам: если не ты, то тебя! А где оно - счастье? Ау! Сидит на скамейке с таджиками русская девочка-наркоманка, грязная и опустившаяся, и жадно цедит сигаретку из тонких дрожащих пальцев. Зябко ей на сквозняке в легкой замызганной курточке. Вбирая голову в плечи, она затравленно улыбается в ответ на полу-русскую речь кроваво-напомаженным ртом. И лишь в глазах, доцветающих вылинявшими васильками на бледном лице, тоскливый страх и обреченность.

И куда ни иди, всюду - это отречение от своей земли, на которой старятся родительские, сиротеющие без детей дома и в которой покоятся кости предков родов, ныне не помнящих своего родства. Как давно это было: "Всяк своим местом хвалится", "Худая та птица, которая гнездо свое марает", "Любит и нищий свое хламовище". Малая родина, нареченная дырой, будет в человеке всю жизнь его как родинка на теле. Везде он будет носить и всюду приносить ее убогость и неопрятность. Так что на берегах солнечной Анталии по-прежнему будут удивляться иностранцы нашему хамству и дикости. Бежали мы из дыры, да на своем горбу донесли ее во все уголки земли. Родина малая нас такими сделала или мы ее такой? И как теперь быть-то? Может письмо написать Путину… или деду-Морозу? Мы-то не виноваты, это не мы, это нас испохабили…

Оставление занятых такой непомерной ценой рубежей обесценивает и обессмысливает жертву и подвиг поколений, подъявших страдания и смерть "ради будущего благодарных потомков". Мать, вынесшая скорби и тяготы материнства, неутешна, видя, что чада стали пьяницами и ворами. Если уж малая родина, с которой человека связывает столько кровных и родовых нитей, не дорога и презираема, то как же будет дорога вся эта страна?..
А все же она прекрасна - сквозь всю свою неуютицу и неприглядность. Потянет вешним ветерком, сменчивым воробьиным вспорхом обдающим лицо - и осядут сугробы, и заторопится хрустально-искристая капель. На дорогах появятся первые талицы. Потемнеет березовый лес на сгорьях, на южных скатах которых выступит обталая земля, когда в низинах еще крепким настом держится тяжелеющий снег, слепящий в полуденной ясни. И легко вздохнется росхмелью вешнего воздуха, и руки потянутся к труду, а душа к песне.

Этой раздольной дымчатой далью, и лесами, вековой ратью стоящих в дозоре, и светлоструйными реками, несущими опавшие листья на север, и легшими в зеленый пар хлебными полями, и могилами предков-пахарей свидетельствует родная земля, что судил нам Господь край прекрасный и щедрый, в пору сил и трудолюбия народа для его изобилия и радости. Не вина и беда земли, что хозяин ее искривел и изгнил душой, занявшись грабежом в собственном доме, что присосались к ней паразитами люди, выгрызая ее недра. Рви и хапай, один раз живем! Ни счастливее, ни человечнее от этого мы не стали.

И с горечью приходится признать, что не место, не малая родина стала дырой, а душа человека, в которую утекла и мудрость народа, и его вера, и обычаи, и заветы, и трудолюбие. Бессмысленно бежать от себя и строить планы по борьбе с разрухой в клозетах, когда она царит в головах.
Покаяние в своем изначальном смысле греческого слова "метанойя" означает перемену ума, образа мыслей. В еще более глубинном значении - возвращение с ошибочного пути на правую стезю, выход из заблуждения. Становясь добролюбивыми, воздержанными, домовитыми и благожелательными, мы начинаем это возвращение в страну отцов. Только внутреннее перерождение может привести к внешним изменениям, но не наоборот. Это задача не на час и на год, а на целые поколения, но задача творческая и интересная.

Выбираясь из ямы плотских пристрастий к вершине человеческого духа, душа обретает радость свободы от жадности и зависти, жестокости и себялюбия, ненависти и злобы. И путь подобного покаяния единственный, ведущий к счастью. Любовь к малой родине, к родной земле, с которой нас неразрывно связывают могилы предков, расцветает не на солоде квасного патриотизма, а на приобщении к этой земле через созидательный труд во благо живущих на ней.


Диакон Олег Курзаков