четверг, 13 декабря 2012 г.

Земля осенних ветров

(О судьбах деревни Тагашет)Есть что-то особое в днях предзимья: прозрачный студеный воздух, исполненный тишью, утренний иней на никлой и сбитой траве, сквозные паруса паутинок - все это, легкое, хрупкое, затаилось в ожидании неоглядно-долгой зимы. Уже стал первый ломкий ледок на лужах. В такие дни, после схлынувшей летней страды, чаще и отчетливей вспоминается прошлое. Оно яснится как даль в осенних лесных прогалинах. С годами все зорче становится память, и начинаешь отыскивать то, что было в прожитой жизни подлинно настоящим, составляющим смысл ее и высоту. Все призывней начинает тянуть к родной земле, к своим истокам и корням.

Земля осенних ветровОдним из самых ярких воспоминаний детства для меня остался вид вспаханного поля: босые ноги зябнут в пахоте, птицы кружат над ней, все в разливе света вешнего солнышка, в трепете сменчивого, порывистого ветерка. Земля во всей своей силе готова принять семенное зерно. Все исполнено жизни, радостное волнение и непокой охватывают детскую душу.

Родиться и вырасти мне довелось в деревне Тагашет. Всего-то в ней три улицы: Трудовая, Береговая, да Зеленая (выстроенная на болотистой луговине уже в Советское время) - это типично советские названия пришли на смену просторечным "Теребиловка" да "Лягушино", была еще улица Миллионка, сгоревшая в летний сухостой 20-х годов. Первые дома поселенцы строили вдоль речки Тагашетки, чуть ниже впадающей в илистую Шушь (местные произносят ее название как Сушь), которая берет начало в тайге выше Нижней Быстрой и уже за Шалоболино вбегает в Тубу. Потому у ней бывает два паводка: первый в мае и второй в июне, когда в верховьях стаивает снег в тайге и идет коренная рыжая от глинистой взвеси вода. На всем извилистом течении ее множество стариц и небольших болот, оставшихся от прежнего русла, да выпасные луга. Местность вокруг от луговой переходит в гористую, с березовыми светлыми лесами и полями на покатых взгорьях.

Земля осенних ветровНевеликая деревенька. В истории района ничем особо знаменитым не запечатлелась. В 1990-х в ней жило едва ли с 300 человек, а сейчас осталось чуть более ста. Заброшенная, пьющая, вымирающая, она уходит в трясину безвременья. Как чумной заразой пришла наркомания, благо за огородами в изобилии растет паданкой конопля.

Не обрабатываемые поля затягивает лесом, размывает проселочные дороги. На слом и растаскивание, тихое и деловое деревенское воровство с участием заезжих умельцев пошли совхозные телятники и коровники, гараж, склады и сушилка. Разобрали до фундамента клуб, магазин, школу, закрылась почта. Гнилыми и выпавшими зубами смотрятся по улице разбираемые жителями соседские брошенные дома. Нет работы, нет перспектив. Перспективы роста остались лишь у деревенского кладбища. Говорят, сегодня в России через каждый день-два исчезает по поселению. Еще говорят, что деревня отжила свое, ей осталось лишь умереть в безвестии и тихом пьянстве, похожем на упорное медленное самоубийство. Не выгодно, вроде как, землю пахать, хозяйство держать, средств нету, сил и возможностей, государство к тому же такое-сякое! Вот ежели да кабы, тогда может чего и вышло, а так - пропади оно пропадом!

Земля осенних ветровРазные народы жили на тагашетских землях. Отроги восточных Саян, березолесое раздольное подтаежье с обилием речек, пахотной земли и выпасных лугов привлекали издревне. Земля здесь добрая, на пару штыков черный перегной, не таежный тощий суглинок. Были и древние тагарцы, видимо занимавшиеся мотыжным земледелием, чьи родовые курганы сохранились у подножия горы Бесь, и кеты - одни из древнейших палеоазиатских народов, ныне почти вымерший. О том говорят местные гидронимы: речка Тагашетка, а за два десятка километров от нее речка Инашетка (Шет - по-кетски "вода"). Были и енисейские кыргызы: такие топонимы как Тигень, Бесь, Шушь, имеют хакасское происхождение, к тому же сохранились курганы уже средневекового времени с круглой каменной оградой. При них появилось плужное земледелие (в запасниках Минусинского музея хранится сошник средних веков китайского производства, найденный в окрестностях деревни).

Трудно сказать, когда именно было основано Казано-Богородское (так называлась деревня до 1930-х годов в честь Казанской иконы Божьей матери, хотя и современное название встречается в дореволюционных документах), всего вероятнее в веке 19-м, как и окружающие деревеньки. Здесь хорошо росла рожь, пшеница хуже, из-за слабой клейковины хлеб выходил солоделым, поэтому выменивали в Алексеевке и других деревнях степной части уезда на более хорошую. О том времени теперь никто почти ничего не помнит и не знает. Коренных старожил не осталось, коллективизация, репрессии, война разбили в щепу старые роды. Многие приехали в Тагашет из окрестных разоренных в хрущевское время деревень, в это же время молодежь любыми способами уезжала из колхоза в город.

В начале 1990-х несколько семей приехало из Тувы, когда там вырезалось русское население, кто-то приехал из ближайших деревень по "воле бродяжьей судьбы" в эти годы. Когда стал разваливаться совхоз, и закрыли среднюю школу, кто мог, потянулся из деревни по родственникам в другие места. Остались семьи старшего поколения, которым срываться с обжитого места и обживать новое уже не в силу, да и жизнь здесь прожита. Дети их в основном где-то отучились и устроились. Те, кто остался из молодежи, в основном пьет, трудом и хозяйством ограничиваясь самым минимальным. Тех, кого можно назвать коренными тагашетцами, чьи предки жили здесь испокон, осталось совсем немного.
Земля осенних ветров Земля осенних ветров
С каждым годом жилых домов остается все меньше, и в целом деревня имеет вид неприглядный. Работы нет, все, что можно было порушить и растащить, порушено и растащено. В 1970-80-е годы было построено до трех десятков двухквартирных брусовых бараков. В это же время были построены клуб, детский садик, магазин, который сгорел и был выстроен заново уже из кирпича, гараж, коровники и склады. Из всего этого сохранился лишь бывший детский садик. В 1990-х на какое-то время совхоз стал подсобным хозяйством Краснокаменска, но затраты оказались более прибылей, и совхоз окончательно приказал долго жить. Низкая урожайность, малая продуктивность коровушек, старая техника, воровство и пьянство оказались факторами непреодолимыми.
Земля осенних ветров Земля осенних ветров
Самым тяжелым впечатлением в памяти остался азарт грабежа оставшихся построек. "Камазы" заезжих дельцов вывозили совхозное добро при полном равнодушии деревенских жителей. Все это не было их собственностью, было то ли государственным, то ли "народным", то есть ничьим. Кто-то за копейки помогал разбирать склады, кто-то что мог тащил себе. Было ясно, что это нож под горло деревни: за копейки разграблялось то, на восстановление чего теперь требуется десятки миллионов. Отчего было явлено такое позорное равнодушие к своей земле, на которой хозяйничали предприниматели. Откуда эта легкость у местных жителей, участвовавших в этом? Почему никому не нужна теперь земля, зарастающая лесом? Чтобы как-то понять и осмыслить это, нужно вернуться в более ранние времена.Земля осенних ветров

Если подняться на огорье перед деревней, то можно увидеть то самое перспективное кладбище. В глубине, за оградками, где, кажется, растет лишь березовый лес, при внимательном взгляде можно увидеть чуть заметные холмики. Это могилы русских пахарей. От них не осталось ни имен, ни крестов. Было это давно, еще в позапрошлом веке. Мужики Вятчины и Перми, Мордовии, западных окраин империи, погрузив свой нехитрый скарб, отправлялись на ледащих лошадках с семьями в далекую неведомую Сибирь. Часто без средств, терпя голод, хороня по дороге детей и стариков, они шли туда, где была земля! Земля и воля!

Многие месяцы на пределе всех сил длился путь в неизвестность. На новом месте ни кола, ни двора, ни помощи. Первые годы жили в выкопанных землянках. Но разворачивался упорный мужик на земле, как с рогатиной на медведя шел он против неустроенности и тягот. Что ребятишек как гороха в доме, так не беда, потерпеть малость, войдут в силу, эх, работники будут, заживет мужик с Божьей помощью, только поворачивайся на земле, паши да сей, да строй крестовый дом! Землица есть да лошадка, в долг купленная, значит будет зерно и коровка, долги отдадим. А там и сыну первому свадьбу надо чинить: на всю округу грохнет крестьянушко! Пусть дивуется народ, да сплетники языки прикусят: был он голоштанным батраком-переселенцем, а теперь стал крепким хозяином, такого не сшибешь!

Земля осенних ветровНа Казанскую после отжинок в деревне был съезжий праздник. Из окрестных сел и заимок съезжалась родня. Гуляли широко, всем миром, переходя из дома в дом. (Наверно сильно бы они удивились, узнав, что их потомки будут отмечать праздники в "тесном семейном кругу"). И работали во всю силу и размах крепкого мужицкого плеча, на помочах, съединяясь в страду несколькими семьями. Роднились с расчетом, и родства держались крепко.

Врастал крестьянин в землю, как от крепкого груздя шла большая грибница детей и внуков. Гордился мужик своей родовой, если была она работящей. Гордился своим землепашеством, которым извека занимались его предки, и всей их мудростью учил он сыновей, как вести хозяйство, и ставить дом, и жить на земле, и ладить с людьми. Окромя земли и воли от государства и не требовал ничего.

И наступали пределы многим годам тяжелого крестьянского труда. Насыщенный днями, увидев внуков и правнуков, с миром отходил русский пахарь в вечный покой, ко отцам, исполнив все предначертанное ему от века, испив до одонья чашу земных печалей и радостей. Заветом главным оставлял он распаханное поле, в котором весь пот его, все упование и призвание, все труды и богатство сердца, и смысл земной жизни оставались в наследие потомкам. Смерть становилась успением, ложились натруженные руки поверх домотканной смертной одежи. И взирал на него с потемневших икон Господь, благословляя мужика-пахаря, в поте лица растившего хлеб на земле для живущих на ней.

Земля осенних ветровСибирь в конце 19 века называли Новой Америкой: по темпам, возможностям и ресурсам она должна была обойти коренную Россию. Сама же Россия, аграрная да мужицкая, вышла на первое место в мире по темпам экономического роста. Д.И. Менделеев, исходя из темпов прироста населения, прогнозировал его численность к 1950 году в 280 млн., а к 2000 г. в 590 млн. человек. И это при том уровне детской смертности! Никакие времена конечно не стоит идеализировать. Не всем хватало терпения, сил и фарта обустроиться на новой земле, далеко не все становились зажиточными, для кого-то такая жизнь оказывалась невзъемной. Немало было и ссыльных, и просто голытьбы. Но вот, что по настоящему поражает, так это упорство тех, кто составлял костяк народа.

В течении 19 века вся округа покрылась большими и малыми деревнями и селами, были распаханы земли. Наперекор суровой природе и чиновничьему произволу разворачивался крестьянин, семижильный, крепкой кости, с многовековым богатством терпения и привычкой к непрестанной работе. Сибирский смекалистый мужик, часто старовер, скупой на слово и щедрый на дело, был под стать сибирскому кедру. И почти у каждого имелась многодетная семья. Сегодня это кажется чудом, что эти семьи жили без всякой помощи государства, без пенсий, пособий, детсадов, без зарплаты. Кормил только упорный труд на земле. Труд ручной и изнурительный, в условиях более тяжелых, нежели сегодня. Но не опускал землепашец рук и не бросал пахотное поле.

Потом были революции, и были войны. И все вез и вывозил на своем горбу мужик, и на крови и костях его строилась новая страна, трудом и потом его, в бесправии и от его кровной собственности, его рук, зерна и скотины. Никто пахаря не жалел, не берег. Без счета и меры пускали в расход, гнали в лагеря на стройки века и верную гибель, штабелями укладывая в вечную мерзлоту, всей пригоршней черпая людские ресурсы для мирного ли строительства или для войны. Вековой строй жизни пошел в переверт и казалось тогда, что цель светлого будущего оправдывает любые средства, даже самые бесчеловечные, любую кровь и страдания.

Где-то там, наверху, в заоблачных высях новой советской власти, зрели великие планы о судьбах деревни. Слабому советскому государству в это время в условиях международной изоляции и борьбы за сохранения политического строя после кровопролитной и разрушительной гражданской войны до зарезу нужно было начинать ускоренную индустриализацию, без которой этот строй был обречен на уничтожение совне. Индустриализация же требовала огромных денежных средств, дешевого сырья и людских ресурсов для молодой промышленности и продовольствия для растущего населения городов. Главным и, пожалуй, единственным источником могло быть лишь крестьянство, за чей счёт она и стала проводиться.

Индивидуальное частнособственническое хозяйство крестьянина, дававшее ему независимость от государства, как и сам крестьянский класс со всеми его традициями и ценностями не вписывались в теорию социализма и противоречили самой сути нового государства, поэтому подлежали в дальнейшем ликвидации. Был лишь вопрос, как в аграрной стране заставить основную массу населения работать на государство.

Продразверстка в годы военного коммунизма исчерпала себя: крестьяне просто сокращали наделы, не желая даром отдавать хлеб. Продналог в эпоху НЭПа с одной стороны приводил к укреплению частного мелкотоварного хозяйства, независимого от государства, что вступало в противоречие с коммунистической идеологией и подрывало диктатуру партии, а с другой не давал ресурсной возможности осуществить "громадье планов". Не часть дохода требовалось взять от крестьянства, а весь доход. Единственным средством подчинить и заставить крестьянина работать на государство было отчуждение его от средств производства и участия в распределении произведенного продукта.

Говоря русским языком, необходимо было создать ту форму производства, которая получила название колхозного строя. Единоличник облагался налогом, имеющим одну цель: удушить его хозяйство и сделать его жизнь не завидной для колхозников. Ликвидация крепких хозяйств, в число которых попадали хозяйства вплоть до бедняцких, обеспечила образовавшиеся колхозы материальной базой. В отношении остальных агитация по вступлению в колхоз велась до ярости, угроз и мордобоя. По воспоминаниям жительницы Киряевой Стюры, несогласных мужиков били и запирали в амбаре, давая время крепко подумать.

Еще в начале 20-х годов за счет имущества зажиточных сельчан беднота организовала коммуну, память о которой до сих пор хранится у местных жителей. Расположилась она в верховьях Шуши, за изгибом ее старицы. Но дальше митингов да отдельных попыток начать хозяйство дело не пошло, и коммунары разбежались.

Н. Голдырева-Афанасенко, родившаяся в Тагашете, вспоминает о том страшном времени, когда ее семью раскулачили: "Младших детей было четверо, брат был женат, его супруга работала в колхозе. Была у нас корова, три овечки, пять гусей, пятнадцать куриц. И вот пришли к нам представители сельского совета во главе с председателем Некрасовым. Забрали все вещи, вплоть до постели. Из погреба вытащили кадки с солониной. Было это в апреле, мы сидели на подоконниках и плакали о корове, которая недавно только растелилась. Всю животину увели. На следующий день нас из дома выгнали, председатель Некрасов вселил в наш дом свояченицу Мамкаеву с мужем.

Мы неделю жили в амбаре, но и тут нам житья не стало. Пришлось нам переехать в рядом стоящий выселок Бесь, в колхоз имени Калинина. Тут нас приняли добрые люди, сами они уехали потом в город, а нам оставили дом. В этом дому мы и прожили до мая 1936 года. 10 мая ночью за отцом пришли, арестовали и увели. Я до сих пор помню ту страшную ночь и туманное утро. Когда отца повели, уже начало светать. Мама вывела нас на улицу за ворота, и мы стояли полураздетые. Нам не дали подойти к отцу. Он только успел сказать маме: "Береги, мать, детей!". Был он выше среднего роста, с темно русыми волосами. А когда сидел на дрожках, весь почернел и сжался в комок, стал такой болезненный... Так с тех пор мы ничего и не знаем о дорогом и любимом отце". С этого начинался колхоз "Красный Тагашет".

В стороне от деревни, до сих пор упоминаемое место отселения называется Калинчиками, и лишь малый островок задичавшего кладбища напоминает об исчезнувшем выселке и его жителях. Около 70 глав хозяйств Тагашета коснулись репрессии, а если брать со всеми их домочадцами, то это около 300 человек! (См. http://www.memorial.krsk.ru/...). Возле каждой деревни появлялись подобные выселки "кулаков" и "врагов народа": до чего же нужно быть упорным, чтобы с нуля на новом месте снова отстраиваться и распахивать землю. Но шли чистки, потом грянула война - и сравняло их с землей.

Если заглянуть в архиве в личные дела "кулаков", то почти на каждого можно увидеть не один и не два, а целую подшивку доносов, зачастую безграмотных, кой-как выведенных необыкшей к перу рукой односельчанина. Писали их из страхи и зависти, из соображений идейных и шкурных. Сколько же этих доносов, за которыми высылка или расстрел! Не нам, живущим в воровские времена, судить о том, но мы должны со всей трезвостью посмотреть правде в глаза: со лжи и предательства, всеобщего грабежа и насилия начинался на селе новый советский строй, тем же и кончившийся.

Вся земля стала по своей сути не крестьянской, а государственной. "Государственное крепостничество" достигло своего зенита. До начала 60-х годов колхозники не имели паспортов, пенсий, работа шла за "палочки" - трудодни, по количеству которых начислялась продуктами плата. "Пешками" порой жители Тагашета ходили до Минусинска, чтобы выменять продукты на керосин, соль, ткань. На редких деревенских фотографиях тех лет вместо нарядной Руси бабы и мужики в замызганных фуфайках и телогрейках с усталыми лицами и недвижным тяжелым взглядом. В воронку раскулачивания и репрессий занесло самую крепкую кость, хозяина-землепашца, всех кто имел свое мнение. Мало кто выплыл, а выплывших подъела война. Так начался великий разрыв крестьянина с землей, ставшей государственной, на которой ему отводилась роль сперва подневольного, а позже наемного работника, но никак не хозяина.

С началом механизации сельского хозяйства, дела вроде благого, начался второй этап отчуждения от земли, когда крестьянин стал "сельхозрабочим". И техника вроде стала появляться в Тагашете после военной разрухи, и склады, и гаражи, и дома государством строились, - только все это не принадлежало крестьянину. Оттого с такой легкостью было растащено совхозное добро, и никто не встал на защиту "народного достояния" - так было почти везде и всюду. От ставшей постылой земли и работе на ней бежали в город. А кто оставался, уже работал как придется: чего стараться, если твоя невеликая зарплата не от урожая зависит, а от нормы или рабочего дня.

Помнится всеобщее воровство, помнятся тощие совхозные коровы, которых кормили гнилым сеном из горбатых, уродливо смеченных и пролитых дождем зародов, помнятся поля, на авось вспаханные… Словно затяжная болезнь после советского времени в наши дни перешла в долгую и мучительную смерть. Государство бросило оторванных от земли и отвыкших хозяйствовать на ней людей так же легко, как когда-то с легкостью на заре колхозного строя грабило их хозяйства и пускало в расход хозяина.

Земля осенних ветровПутём раскулачивания и репрессий деревня лишилась не только наиболее состоятельного, но и наиболее передового, предприимчивого и хозяйственного слоя, носителя глубоких многовековых хозяйственно-трудовых навыков и традиций. Ведь так называемый кулак по своей сути представлял собой продукт экономической селекции, наиболее удачливый и предприимчивый хозяин своей земли. И вышел этот хозяин до остатка, был выбит ради послушного советского работника, за невеликую плату готового работать на государство и уже не могущего обойтись без него. Остались механизаторы, наемные сельхозрабочие, и нюхом не нюхавшие, что значит иметь свою землю и обрабатывать ее. Даже когда годами не платили денег, тагашетские мужики предпочитали начать пить, чем пытаться развернуть свое хозяйство.

Все было ожидание, что, может, обойдется, и будет зарплата. Потом долго ждали барина-фермера, который приедет и всех возьмет к себе на работу. В конце концов все было пущено на слом. Земля, ставшая свободной, оказалась никому не нужной. И сколько горечи в словах певца этой земли В. Астафьева: "Это вот и есть смысл всей человеческой трагедии, это и есть главное преступление человека против себя, то есть уничтожение хлебного поля, сотворение которого началось миллионы лет назад с единого зёрнышка и двигало разум человека, формировало его душу и нравственность, и большевики, начавшие свой путь с отнимания и уничтожения хлебного поля и его творца, - есть самые главные преступники".

Умирает деревня. Опустошенная и разоренная до края, в нищете и безвестии перестает быть. Ушли старожилы, разорваны родовые связи, оставлена земля и забыто небо. Земля и вера отцов не нужны сыновьям. Лишь протяжное веянье осенних ветров как голодный бег бесприютной волчьей стаи раскинулось над непахаными полями. Исчезает не просто "населенный пункт", обрывается многотысячелетняя нить, иссыхает река жизни, струившаяся в преемстве поколений. Прежняя крестьянская Россия с ее верой, ее бытом и укладом, сказками, рушниками и резными наличниками, песнями и преданиями уходит безвозвратно. Из всего этого богатства ничего или почти ничего не задержалось в нас, современниках этой трагедии. Никто не знает ни веры предков, ни песен их, ни всего того, что называется народным, кроме разве что заборной и нечистой матершинины.

Не стоит валить все на власть, коли пастухи и комбайнеры из народа возглавляли его. Частенько она смотрела на мужика татарином-ордынцем, взимая дань хлебом и кровью, хоть и была она от плоти его, да только забывавшая это родство. Беда случилось в тот момент, когда подмят он был своей "народной" безбожной властью, отступая от веры и отдавая землю. Во всеобщем безумии было и отречение, и падение, уход в татарский подневольный полон.

Земля остается землей, рождающей хлеб, а человек человеком, живущем в нужде об этом хлебе. И эта нужда поздно или рано заставит вернуться на землю. Только будет ли это русский народ? В 2007 году рядом с Тагашетом, на луговине, которую никогда не распахивали допреж того, стали трудиться завезенные китайцы, поднимая целинную землю, в грязи, живя в дощатых бараках, готовые в них зимовать... Тогда жители поднялись всем миром, китайцев выселили, и с тех пор никто землю не трогает. Китайцы и таджики имеют сегодня упорство в труде и волю к жизни более нас. Над этим стоит задуматься.

Земля осенних ветровНе 90-е годы стали причиной массового пьянства и развала в стране, гибели деревни, не некий непонятный "кризис ценностей". Причины лежат куда глубже. Слово "кризис" в переводе с древнегреческого означает "суд". Наше время стало судом истории, явным, публичным судом, на котором была явлена правда и ложь о тех временах и о нас с вами, ныне живущих. Нельзя построить счастья и благоденствия, которое не кончится крахом, на насилии и грабеже, на костях и крови народа. Начавшееся с грабежа, грабежом закончилось. И колхозный строй более всего в этом отношении показателен.

Суд истории не есть фигура речи. Это суд наших предков, из рода в род обживавших эту землю, возделывавших ее и хранивших в непрестанном труде, защищавших в ратном подвиге до крови и смерти. Земля наша есть земля всего рода человеча, земля отцов, ими освоенная и переданная нам, и мы не вышли из небытия, но являемся представителями его и продолжателями. И в нас род осуждается или оправдывается, ибо мы его плод. На словах говоря "ничто не забыто", делами мы отрекаемся этих слов. И труд, и пот, и кровь наших предков помним ли мы? Обезлюживают те земли, за которые они умирали, покрываются лесом поля, ими раскорчеванные и распаханные.

Наше отсутствие воли к жизни, безверие и беспамятство похожи на предательство и дезертирство с занятых ими рубежей. Если у Бога все живы, то какими глазами сейчас наши предки взирают на нас. Мы оторваны от земли, ибо не возделываем ее, мы оторваны от неба, ибо не верим в Бога, мы оторваны от своего рода, ибо не продолжаем его дел и не помним даже имен, оставляя после себя одного-двух детей, а остальных вычищая в абортарии. Слишком много выпало на весь безумный 20 век разрывов и отречений. Лишь в возвращении к труду на земле, благодатном, хранящем человека телесно и духовно, мы можем войти в родовое единство, единство народно-общинное, трудом и молитвой съединяя землю и небо.

Как тут не привести слов В. Астафьева: "И когда воскреснет хлебное поле, воскреснет и человек, а, воскреснув, он проклянет на веки вечные тех, кто хотел приучить его с помощью оружия, кровопролития, идейного кривляния, словесного обмана добывать хлеб... Боже Милостливый, Спаситель наш, вразуми человека, разожми его руку, стиснувшуюся в кулак, рука эта создана для приветствия и труда, как хлебное поле, сотворено им для жизни и счастья… О хлебное поле, о горе горькое, как ты сейчас похоже на отчизну свою, Россию..,- ведь ничего ж на крови и на слезах, даже коммунизма, не прорастает, всему доброму нужна чистая, любовно ухоженная земля, чистый снег, чистый дождь, да Божья молитва…. Ничто так не постоянно, ничто так не нужно землянину, как хлебное поле. Кто, почему, зачем нарушил естественный ход природы? Зачем межа бурьяна и злобы, ненависти и бесчеловечности проросла, разъединила нас? Хлебопашцы всех земель всегда понимали и поймут друг друга, но пашенный труд - достойный разума, и труд этот освящен вечностью".


Послесловие

Не ради сведения идеологических счетов, обличения или очернительства писал я эту статью. Нужно понять истоки сегодняшней трагедии деревни, заключающихся в отрыве от своих корней, от родового единства, которое выражается не только в единстве крови, но прежде всего в единстве веры и труда по созиданию жизни на этой земле. Моя деревня, в которой родился я и вырос, моя малая родина, где могилы моих родных, умирает в нищете и пьянстве.

Диакон Олег КурзаковПредки мои насколько хватает родовой памяти, из крестьян. Но что я могу сказать о своем ныне разбитом и разметанном роде, забывшем о земле и небе? Боль за свою землю испытывает каждый, кто видит эту разруху и безнадежность в местах, дорогих и близких его сердцу. Сегодня таких деревень тысячи. Само слово "деревенский" стало звучать уничижительно как характеристика чего-то хамского, невежественного и неопрятного. Продолжается исход из деревни в "цивилизацию", "культуру" и "благоустроенность". Но как сердцу принять и поверить, что есть что-то выше труда хлебопашца на земле, что какая-нибудь офисная работа нравственнее, необходимее и чище его?

Невозможно поверить, что наше великое народное прошлое было напрасным, и мы и дальше будем вымирать в пьяном похабном мороке, в бездействии, что ждет нас незавидная участь ушедших в историческое небытие народов. Россия как после затяжного кровавого погрома татар разбита и разобщена. Но как тогда возрождение и созидание началось с подвига святости преп. Сергия Радонежского, так и сегодня нас ждет подвиг святости и нравственного исправления, очищения от скверны безверия и праздности. Из тех времен взывают к нам предки-русичи, князья, вои и пахари: "Не срамите земли Русской! Вставайте все на великое собирание ее, как на битву - трудом и молитвой! Поднимайте землю! Без страха принимайте бой! С нами Бог и правда Его!"

Диакон Олег Курзаков

 Курзаков Олег Николаевич

1 комментарий: